неизвестно. Идем в режиме радиомолчания. Десять минут назад впередсмотрящие объявили тревогу – в нашу сторону направляется эскадрилья «Лайтнингов»[178]. Началась тщательно отрепетированная суматоха – экипаж готовил «I-333» к погружению. «Впередсмотрящие, вниз! Погружаемся!» Погружаемся. Мы с Абэ, Гото и Кусакабэ вернулись к себе в каюту. «Задраить люки!» Балластный отсек наполнился морской водой. Воздух с пронзительным свистом вырвался наружу через бортовые клапаны. «I-333» накренилась на десять градусов. Лопаются электрические лампочки. В ушах звенит тупая боль. Теперь наша жизнь в руках экипажа. Мы погружаемся на максимальную глубину в 80 метров. Корпус «I-333» стонет – я никогда не слышал ничего подобного. Никто не смеет издать ни звука. Капитан Ёкота рассказывал, что, по слухам, противник опускает в море буи-гидролокаторы, с помощью которых акустические торпеды обнаруживают и уничтожают подлодки. Возможно, капитан Ёкота прав: мужество бойцам необходимо, но иногда его неплохо заменяет техника. Я постоянно думаю о толще воды над головой. Но больше всего на «I-333» я ненавижу запах: он оскорбляет мое обоняние всякий раз, как я спускаюсь с мостика. Пот, испражнения, гниющие продукты и люди. Люди, люди, люди. На берегу сюрпризам радуются. Они развеивают скуку и вносят в жизнь разнообразие. На борту подлодки сюрпризы смертельны. Я пишу эти слова, чтобы отвлечься. Абэ медитирует. Гото молится. Кусакабэ читает. Пилот кайтэн – самое опасное оружие в истории морских сражений, но каким же уязвимым я сейчас себя чувствую.

14 ноября 1944 г.

Погода портится. «I-333» уже на полпути от цели. Отношения между Абэ и Кусакабэ ухудшились. Вчера вечером Абэ предложил ему партию в шахматы, но Кусакабэ отказался.

– Странно, что пилот кайтэн боится проиграть, – заявил Абэ, вроде бы в шутку, но под шутками всегда скрывается нечто другое.

По-моему, Абэ раздражает, что Кусакабэ не делится с ним сокровенным. Кусакабэ молча закрыл книгу и разложил шахматную доску. Он разгромил Абэ, как ты разделался бы с шестилетним мальчишкой. На каждый ход ему требовалось не больше десяти секунд. Абэ обдумывал свои ходы гораздо дольше, мрачнел, но не желал признавать поражение. Кусакабэ трижды выводил свою пешку в ферзи, и всякий раз король Абэ уныло стоял в углу доски, ожидая своей неизбежной участи. Наконец Абэ опрокинул своего короля на доску и пошутил:

– Остается лишь надеяться, что свою миссию ты выполнишь с таким же успехом, с каким играешь в шахматы.

– Американцы – серьезные противники, лейтенант, – ответил Кусакабэ.

Мы с Гото опасались, что от словесных оскорблений они перейдут к действиям, но Абэ спокойно убрал шахматные фигуры.

– Американцы – изнеженная и малодушная нация. Янки во всем полагаются только на силу оружия.

Кусакабэ сложил доску:

– Мы проиграли войну, потому что наслушались своей же пропаганды. Она отравила наш разум.

Абэ разозлился, схватил шахматную доску и швырнул ее через всю каюту:

– Так почему же ты здесь, пилот кайтэн?

Кусакабэ с вызовом посмотрел на нашего командира:

– Смысл моей жертвы в том, чтобы помочь Токио договориться о менее унизительной капитуляции.

Абэ зашипел от злости:

– О капитуляции? Это слово – проклятие для духа Ямато! Мы освободили Малайю за десять недель! Мы бомбили Дарвин! Мы вышвырнули англичан из Бенгальского залива![179] Наша военная мощь создала на Востоке содружество благоденствия, невиданное со времен Чингисхана! «Восемь углов мира под одной крышей»[180]!

Кусакабэ не выказал ни злости, ни покорности:

– Очень жаль, что дух Ямато[181] не придумал, как сделать так, чтобы эта крыша не рухнула нам на голову.

Абэ хрипло закричал:

– Твои слова позорят честь твоего мундира! Они оскорбляют твое подразделение! Будь мы на Оцусиме, я составил бы на тебя рапорт за подстрекательство! Речь идет о добре и зле! О проявлении божественной воли!

Кусакабэ ответил:

– Мы говорим о размере бомб. Я хочу потопить вражеский авианосец, но не ради тебя, лейтенант, не ради нашего подразделения, не ради благородных господ или этих клоунов в Токио, а потому, что чем меньше американских самолетов будут бомбить Японию, тем больше вероятность, что мои сестры доживут до конца этой дурацкой кровавой войны.

Правой рукой Абэ отвесил Кусакабэ две хлесткие пощечины, а левой нанес хук под подбородок. Кусакабэ пошатнулся и сказал:

– Очень убедительные доводы, лейтенант.

Гото встал между ними. Я потрясенно замер. Абэ плюнул в Кусакабэ и бросился вон из каюты, но на подводной лодке далеко не убежишь. Я намочил платок, чтобы приложить его к синяку, но Кусакабэ снова принялся за книгу, будто ничего не случилось. Он так спокоен, словно нарочно выводит Абэ из себя, чтобы тот от него отстал.

15 ноября 1944 г.

Погода: дождь и ветер, хвост тайфуна. У меня понос, но в лазарете мне дали отличное лекарство. Мы потеряли связь с «I-37», нашей братской подлодкой в этом плавании. Проверка всех систем кайтэн заняла почти весь день. После вчерашнего Абэ заговаривает с нами только в случае крайней необходимости. Кусакабэ обращается к нему с неизменной вежливостью. Под заплывшим правым глазом Кусакабэ темнеет синяк. Гото сказал подводникам, что Кусакабэ упал с койки. Я спросил Кусакабэ, в силе ли еще его предложение дать мне почитать книгу английского кабуки, и он ответил, что да, и посоветовал мне пьесу о доблестном римском воине. Вот послушай: «И по мне тоже война – лучше мира; она – ясный день, а мир – это ночь. Война живит, веселит, полна слухов и россказней. А мир – будто сон или паралич: скука, пустота, глухота, вялость. В мирное время побочных детей больше родится, чем на войне людей гибнет»[182]. Я продолжал читать, даже когда в каюту вошел Абэ. Однако западные понятия о воинской доблести меня озадачили. Этот воин, Кориолан, рассуждает о чести, но когда понимает, что римляне предали его, то вместо того, чтобы совершить харакири, выразив тем самым свое негодование, он дезертирует и сражается на стороне врага! В чем же тут честь? Сегодня после обеда мы заметили американский транспорт, идущий без конвоя, но капитану Ёкоте дан строжайший приказ не выпускать обычных торпед, пока кайтэн не выполнят свое задание. Гото заявил, что вот лично он не проболтался бы Адмиралтейству, если бы капитан Ёкота пренебрег этим указанием. «I-47» передала сообщение о двух вражеских линкорах в двадцати километрах к юго-юго-востоку, и мы дали этому транспорту уйти. Ближе к вечеру мы с Гото сделали из картона модель военного корабля и отрабатывали углы захода на цель с воображаемым перископом. Потом Гото посмотрел на меня и сказал, просто, как будто о погоде:

– Цукияма, я хочу познакомить тебя с моей